XIX и XX века явили миру примеры неслыханной жестокости. Причем речь не о войнах – я говорю о преследовании инакомыслящих, инаковерующих... Счет жертв не только религиозных, но также и идеологических «чисток» (в том числе, по «чистоте крови») шел на миллионы. Наступил XXI век. И многое ли изменилось? Разрушение двух башен-близнецов в Нью-Йорке, взрывы в местах скопления людей, уничтожение памятников неугодной культуры – таков уже современный счет «борьбы с инаковостью». Уроки истории в том, что касается веротерпимости, так и не выучены. Неужели всё возвращается на круги своя? Пока не помогают никакие увещевания. Не помогали они и раньше. Но всегда находились люди, выступавшие против зла. Одним из первых и наиболее ярких борцов с нетерпимостью был знаменитый французский просветитель Вольтер. Его «Трактат о веротерпимости» вошел в золотой фонд гуманизма.

Еще в юности Франсуа-Мари Аруэ был принят в общество «Тампль», объединявшееся вокруг герцога Вандомского, где в моде были насмешки над церковью и королевским двором; Вольтер играл здесь немаловажную роль. В конце 20-х – начале 30-х гг. он участвует в создании новой литературы, идущей на смену классицизму. Но главное – неизменно выступает против тирании и невежества.

В 1726 г. заключенный в Бастилию за свои остроумные выпады в адрес двора, Вольтер освобожден при условии отъезда в Англию. Оказавшись по ту сторону Ла-Манша, он приходит в восхищение от экономических успехов англичан, а в еще большей степени от того, что 30 религиозных деноминаций мирно уживаются друг с другом (Философские письма. Письмо 6). Вдохновленный увиденным, он развивает теорию «просвещенного абсолютизма», который якобы и создает для этого условия. Генрих IV для него – идеальный король, установивший мир между католиками и протестантами.

Все ошибки человечества объясняются, с точки зрения Вольтера, невежеством; именно из него вырастают религиозные распри, жестокость и нетерпимость. Правда, в «Задиге» Вольтер устами ангела Иезрода утверждает, что людские бедствия до конца не могут быть устранены (иначе на земле был бы рай), тем не менее все силы должны быть направлены на борьбу с ними. Главное свое оружие – смех, иронию, сатиру – Вольтер направляет против религиозной нетерпимости в защиту толерантности и милосердия.

Когда позже, в 60-е гг., Вольтер уже живет в своем имении в Фернэ, его сражение с невежеством и «гадиной» – церковью, продолжается. Эти годы знаменуются борьбой за реабилитацию несправедливо казненных протестанта Каласа и шевалье де Лабарра. Этой борьбой Вольтер прославил свое имя.

Случай, привлекший внимание великого просветителя, красноречиво свидетельствовал о непримиримой вражде двух главных конфессий Франции, католицизма и протестантизма. Произошел он в Тулузе, и Вольтер подробно описал его, попутно отметив, каковы были нравы обитателей славного города: здесь ежегодно «праздновалось» истребление (за 200 лет до того, в 1562 г.) четырех тысяч гугенотов. Сам факт такого празднования свидетельствовал, по Вольтеру, о жестокосердии граждан Тулузы – и это во времена, когда философия достигла таких высот, а академии ратовали за смягчение нравов!

Семидесятилетний торговец Жан Калас мирно жил в Тулузе со своей семьей – женой и детьми, двумя сыновьями и двумя дочерями. В один прекрасный вечер, когда в семье был гость – друг старшего сына Марка-Антуана, Лавэсс, – самого Марка обнаружили повесившимся на двери у входа в лавку. На теле не было никаких следов насилия, и даже волосы были тщательно причесаны. Лавэсс впоследствии уверял, что Марк прочел много книг о самоубийстве. В то время как домочадцы побежали за лекарем, вокруг дома собралась толпа, и кто-то крикнул, что отец, Жан Калас, повесил сына за его намерение перейти в католицизм. Толпа тут же подхватила обвинение. Разбушевавшиеся страсти не знали предела, и очень скоро Жан Калас, его жена и второй сын оказались в тюрьме, а дочери – в монастыре. Не было приведено никаких доказательств в пользу обвинения, никто не сумел объяснить, каким образом старик смог повесить здорового молодого человека. Суд, без долгих разбирательств, перевесом в восемь голосов против пяти признал Жана Каласа виновным и приговорил его к казни через колесование. Вольтер с ужасом приводит слова святош, что лучше казнить одного невинного, чем заставить восьмерых судей отказаться от своего приговора, и гневно пишет о том, что после Варфоломеевской ночи это был самый жуткий случай жестокости и невежества.

В течение трех лет Вольтер боролся за реабилитацию Каласа, и к 1765 г. ему это удалось. Он был горд и счастлив, и когда в конце жизни, в 1778 г., он приехал в Париж, наибольшую радость ему принесло восклицание одной женщины: «Это – защитник Каласа!» Случай с Каласом, так же как позже казнь молодого человека Лабарра, заставил Вольтера высказать свои мысли о религии, веротерпимости, фанатизме и человеколюбии.

В «Трактате о веротерпимости» (1763 г.) мы не увидим вольтеровской иронии, его острословия и сарказма – отвращение перед невежеством и жестокостью, подпитываемыми религиозными догмами, диктует иной стиль.

Вольтер останавливает свое внимание на тех страшных «процедурах», которыми одни люди подвергают других из-за религиозных разногласий. Он кратко описывает историю человеческих бедствий: в былые времена, пишет он, в Провансе истребили шесть тысяч человек, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей, за то, что они были вальденсами, простая и невинная жизнь которых напоминала мирное существование пастушеских племен на заре человечества. Позже, после смерти Франциска I, во Франции наступил мир более страшный, чем война; он привел к Варфоломеевской ночи. Убивали беременных женщин, вырезали из их лона младенцев и бросали на съедение свиньям. «Можно подумать, – пишет Вольтер, – что люди дали обет ненавидеть своих братьев» (Вольтер Ф.М. Трактат о веротерпимости в связи со смертью Жана Каласа // Вольтер. Бог и люди. Статьи, памфлеты, письма. В 2 тт. Т. 2. М., 1961. С. 14). Догматизм и фанатизм приводят к ужасным последствиям, о ком бы ни шла речь: о католиках или гугенотах, – и повсюду ведет к зверствам: во Франции ли, в Германии, Англии, или даже Голландии.

«Я возьму на себя смелость, – говорит он, – призвать тех, кто стоит во главе правительства, и тех, кому предназначено занимать высокие посты, тщательно рассмотреть вопрос: действительно ли следует бояться, что доброта вызовет такую же жестокость…» (Там же. С. 18). Вольтер уверен, что доброта рождает лишь ответную доброту, а не жестокость. И более того: «…не только очень жестоко преследовать в этой краткой жизни тех, кто мыслит иначе, чем мы, но я не знаю, не дерзко ли это – говорить об их вечном проклятии. Мне кажется, что не нам – малым песчинкам мироздания – предупреждать намерения Создателя. Я очень далек от того, чтобы оспаривать утверждение: “Без церкви невозможно спасение”; я её уважаю, как и все, чему она учит; но исповедимы ли пути Господни, понимаем ли мы всю широту его всепрощения? Разве не позволено нам в равной степени бояться его и надеяться на него?» (Там же. С. 42).

Если сейчас кому-то может показаться, что речь идет об очевидных вещах, то напомню, что и сегодня веротерпимость распространена не так широко, как, казалось бы, должна была. Вольтер же был одним из первых, кто начал распространять и развивать идеи толерантности, кто понял, что иные мнения не только возможны, но и необходимы. Именно ему принадлежит высказывание о том, что, даже если он не разделяет чьи-либо взгляды, готов отдать жизнь за то, чтобы их можно было отстаивать. «Свобода мысли» и «свобода слова» – вот что было краеугольным камнем веры великого мыслителя.

Отношение Вольтера к Богу всю жизнь оставалось сложным: такой циничный и ироничный ум вряд ли мог безоговорочно верить в того Бога, которому учила церковь. Не мог он всерьез относиться и к религиозным обрядам. Когда Вольтеру дважды предложили причаститься, он оба раза отказался: первый раз отговорился кровохарканьем (не желая, таким образом, смешивать свою кровь с кровью Христовой), второй раз – предсмертной слабостью. Известно также, что на церкви в его имении красовалась насмешливая надпись «Богу – Вольтер».

Но ссориться всерьез с Богом и церковью он не хотел – главным образом потому, что боялся, что его тело выбросят на свалку. Он изобретал всяческие уловки, чтобы создать мнение о себе как о пусть и не слепо, но все же верующем человеке. И при этом всегда клеймил фанатизм. Именно фанатичное следование догмам, – полагает Вольтер, – привело к тому, что сами христиане становились гонителями, палачами и убийцами. И кого же? – спрашивает он: наших братьев. «Мы с распятием и библией в руках разрушали сотни городов, не переставали проливать кровь и разжигать костры, начиная с царствования Константина; мы виноваты в ужасах, которые творили каннибалы в Севеннах (в 1702–1705 гг. в этой области погибли десятки тысяч человек. – Т.Д.); благодарение Богу, ныне этого больше нет» (Там же. С. 28). И если римляне умертвили множество христиан, то неужели же и мы хотим подражать им? А ложные чудеса, которые заслоняют чудеса настоящие, и все нелепые легенды, которые прибавляются к евангельской истине, умерщвляют веру в сердцах.

Разоблачая жестокость иезуитов, Вольтер сочиняет письмо некоего пылающего «праведным гневом» духовного лица, которое мечтает изловить в один день всех протестантских священников и повесить их, затем кастрировать всех протестантских мальчиков 14–15 лет и выдать всех протестантских девиц замуж за католиков, дабы обеспечить рождение «добродетельного потомства».

Обличая жестокость к иноверцам, Вольтер в то же время обращает внимание на примеры мирной жизни народов с разными конфессиями и культурными традициями: если мы окинем взором земной шар, мы увидим, например, что великий султан мирно управляет двадцатью народностями разного вероисповедания: 200 тысяч греков спокойно живут в Константинополе; в Персии, Индии мы видим те же примеры веротерпимости, а Петр Великий покровительствовал всем вероисповеданиям в своей обширной империи; японцы – один из самых толерантных народов: в их стране издавна мирно сосуществовало двенадцать религий, и лишь прибывшие в нее иезуиты захотели основать тринадцатую, способную уничтожить двенадцать остальных; пример веротерпимости подают и простодушные люди, называемые квакерами – они добродетельны и прививают свои мирные представления всему человечеству, в Пенсильвании их живет около 100 тысяч, и счастливая родина, которую они себе создали, не знает ни религиозных разногласий, ни вражды, а само имя их города – Филадельфия – постоянно напоминает о том, что все люди – братья.

Вольтер ставит общие вопросы, которые волнуют нас и сегодня: является ли нетерпимость законом природы, или же она представляет его извращение? Конечно, – отвечает он, – это не закон природы: Бог призывает каждого возлюбить своих ближних, как самого себя.

«Закон человеческий, – пишет он, – может основываться только на законе природы, и великий принцип, общий для всех повсюду на земле, гласит: “Не делай ближнему того, что ты не хочешь, чтобы делали тебе”. Следуя этому принципу, ни один человек не мог бы сказать другому: “Веруй в то, во что я верую и во что ты веровать не можешь, или ты погибнешь…” В некоторых других странах удовлетворяются тем, что говорят: “Веруй, или я тебя возненавижу, веруй, или я причиню тебе все зло, какое смогу; чудовище, ты не моей веры, у тебя, значит, нет никакой веры, так пусть же к тебе питают отвращение твои соседи, твой город, твоя провинция”» (Там же. С. 25). Но если бы таков был человеческий закон, то все ненавидели бы друг друга и в конце концов истребили. Закон нетерпимости, убежден философ, нелеп и варварски жесток, это закон тигров и даже хуже, поскольку тигры убивают ради пищи, а мы истребляем друг друга во имя догмы. Нет! Все народы должны любить друг друга; наша планета – всего лишь точка в огромном пространстве; мы затеряны в беспредельности, и маленький человечек мало что значит во вселенной, он должен быть скромным и терпимым.

Естественнее для человека любить своих братьев. Бог дал нам сердце не для того, чтобы ненавидеть, а руки – не для того, чтобы убивать. Он дал нам сердце и руки, чтобы помогать друг другу, чтобы незначительные различия – в одежде, прикрывающей наши бренные тела, в языке, обычаях, верованиях – не служили поводом к ненависти и презрению. Какая разница, восхваляют ли Бога на старинном наречии, или на современном языке, в нарядных одеждах или простых. «Да помнят люди, что все люди братья! Да убоятся они тирании над душами, как устрашатся разбоя, силой похищающего плоды трудов наших и мирных дел наших» (Там же. С. 44). Достаточно того, что войны несут раздор и смерть. Можно ли мирное время уподоблять войне и забывать о заповеди любви не только к ближнему, но и дальнему? И Вольтер говорит слова, которые могли бы сказать и мы сегодня: «Этот труд («Трактат». – Т.Д.) о терпимости не что иное, как ходатайство, которое человеколюбие смиренно подает властям и благоразумию. Я бросаю семя, которое когда-нибудь может дать урожай» (Там же. С. 50).

Если борьба Вольтера за реабилитацию Каласа увенчалась успехом, то с еще одним казненным, молодым дворянином де Лабарром, добиться пересмотра дела не вышло, хотя Вольтер и здесь приложил огромные усилия. Юный де Лабарр, вместе со своим другом Д’Эталлондом, проходя мимо процессии капуцинов, не снял шляпу. Примерно в это же время оказалось поврежденным деревянное распятие, установленное у дороги, и в порче тут же обвинили де Лабарра. А еще в том, что он распевал непристойную шуточную песенку о деве Марии.

Дело против молодого дворянина было начато, обвинение опиралось на доносы и сомнительные свидетельства, и де Лабарр был осужден и жестоко казнен: сначала ноги несчастного были зажаты в тиски, затем сломаны; у него был вырван язык, отрублена голова, а тело его сожжено. Вольтер обвинил в этих жестокостях церковь: «…церковь захотела, чтобы казнь, предназначенная отравителям и убийцам, досталась на долю мальчиков, обвиненных в пении старинных богохульных песенок…» (Вольтер. Рассказ о смерти кавалера де Лабарра // Там же. С. 64).

Он подверг сомнению все обвинения: не было найдено никаких улик, касающихся повреждения распятия, тем более умышленного, песенки были шутливыми – они, скорее, озорство, чем нечестивость. И «…на ком большая вина: на мальчике, который спел две песенки, сочиненные его богохульными единоверцами, песенки, вполне невинные в глазах всего остального человечества, или на судье, который подстрекал своих собратьев предать легкомысленного мальчика ужасной смерти?» (Там же. С. 63). Старинная застольная песенка – все-таки не больше, чем песенка. Пролитая человеческая кровь, мучения, вырванный язык, отрубленная рука, брошенное в огонь тело – вот что поистине омерзительно и отвратительно» (Там же. С. 61). Вся статья в защиту юного Лабарра посвящена тому, что гибель грозит нации, которая так обходится со своими сыновьями.

Неудача в деле де Лабарра побудила Вольтера сочинить еще один памфлет – «Вопль невинно пролитой крови» (1775). Написанный в форме обращения к королю, он вновь призывает к милосердию и терпимости: «Пасть жертвой ужасной, бесславной казни, погибнуть по приказу какого-то Брутеля (чиновника города Абвиля. – Т.Д.) – какой позор! Можно ли с этим примириться?» (Вольтер. Вопль невинно пролитой крови // Там же. С. 70).

И «Трактат о веротерпимости», и «Рассказ о смерти кавалера де Лабарра», и «Вопль невинно пролитой крови» проникнуты одним духом – милосердия, доброты, терпимости. Написанные Вольтером почти 200 лет назад, они по-прежнему взывают к лучшим сторонам человеческой натуры и служат нам примером человеколюбия.