Преподобному и достопочтенному Ричарду Нейлу, доктору богословия, Вестминстерскому декану, директору Лондонского госпиталя,

советнику секретаря Его Величества Короля

всех благ земных, духовных и вечных.

Библиотека английских книг и каталог писателей, учёный декан и мой досточтимый покровитель, достигли высот, став не просто обширными, но почти необъятными. И это не удивительно, потому что сам Бог во все времена сохранял познания вслед за жизнью, ибо, как жизнь – подчинённый [Творцу] управитель и двигатель [всего] в этом мире, так и познания – подчинённый управитель и двигатель в этой жизни. Подобно путнику, не знающему языков чужой страны и потому нуждающемуся в толмаче, чтобы не погибнуть, мы, бедные пилигримы, нуждаемся в знании и учёности в сем нашем странствии из Рая в Рай. Посредством них некогда смешанные в Вавилоне языки^[1] вновь превращаются в значимые наречия, [что происходит] не в строителях Вавилона ради завершения земной Башни, но в зиждителях Иерусалима, чтобы всех их привести в их собственную страну, взыскуемую ими, и [доставить] желанное успокоение души. Учёность – это повивальная бабка искусств, чьею помощью они спасаются от смерти. Как жизнь различна и многообразна, в согласии с Духом, в котором она укоренена и которым питается, точно струёю, так и учёность, соответственно вкусу авторов и применению правил, из которых, словно из родника, она истекает и преумножается: как дух змеи гораздо подвижнее духа вола^[2], учение Аристотеля и Плиния^[3] более жизненно и ясно, нежели знание иных смутных философов, которые, будучи недостойны упоминания, вообще не должны браться за перо из-за [движущей ими] зависти или дилетантства. Если бы мудрость давалась с тем условием, что я буду держать ее взаперти и не разглашать, то я бы отказался [от неё]. Не разделённое с другом, владение каким-либо благом не доставляет услады^[4]. И посему я говорю вместе с Петром Блуаским: «Посеянное во многих, плодоносное владение науками не гибнет и, распределённое между членами, не страдает от умаления, но, напротив, чем шире оно распространяется, тем долее и длится»^[5].

<…> Я постараюсь доказать Вам, что сей труд, который ныне публикую под покровительством Вашего имени, священ и должен стать общеизвестным, истинен и потому должен быть принят без поношения и злоумышленных сплетен, а также то, что обнародовать его подобает лишь духовному лицу или проповеднику. [Очевидно, что] знание животных, наряду со знанием прочих творений и дел Божиих, имеет сакраментальный характер, и я не понимаю, почему кто-либо должен сомневаться в этом, видя, что вначале были созданы животные и затем приведены к человеку, как мы можем узнать об этом из Книги Бытия[6]. И коль скоро всё это было сделано самим Господом, их жизнь и создание священны, [если судить об этом] относительно их Творца; а наречение их священно в том отношении, что Адам дал им их многочисленные имена из обилия своей боговдохновенной премудрости, словно из источника пророчеств, провещая сущность каждого вида в изящном и исполненном смысла названии^[7], что к великому ущербу всех его чад было отнято и утрачено при Вавилонском столпотворении^[8].

Утверждая, что знание животных священно, я подразумеваю не что иное, как правильное и полное описание их имён, наружностей и естеств. И поскольку это [знание] наиболее божественно в самом Творце, то каков его источник, таковы и потоки, изливаемые из него в умы людей. И вот нам с предельной ясностью открывается в Книге Бытия, как Святой Дух воспроизводит в памяти (remembreth) [её автора Моисея] творение всех живых существ, [в частности] четвероногих животных, созданных прямо перед сотворением человека, как будто им одним было поручено стать предтечами, предшествующими человеческому роду. Поэтому и в еврейском, и в греческом, и в латыни теологи находят [подтверждение тому], что они (четвероногие. – А.К.) были созданы [разделёнными] на три разных рода. Первый – вьючные (jumentum): волы, лошади, ослы и подобные им, – ибо суть вспомогательные средства людей (juvamenta). Второй – пресмыкающиеся (reptile), так как служат лекарством человеку. Третий род – это звери (bestia), [чьё название происходит] от “опустошающий” (a vastando), ибо были дики и уничтожали других животных, также восстав и на человека, после того как он утратил свой исконный образ и чистоту по причине грехопадения^[9]. Итак, если бы это знание не было сакраментальным, зачем тогда Священное Писание сообщало бы его и выделяло эти роды? И зачем бы все святые мужи, заимствуя примеры из естеств животных, птиц и т.д., прилагали их к предметам божественным, если бы им не было позволено и [сверх того] предписано так делать повелением Бога? Посему в восхищении перед ними пророк Давид восклицает: «Как многочисленны дела Твои, Господи! Всё создал Ты премудро!»^[10].

Среди прочих своих богохульств древние манихеи осуждали творение вредоносных, ядовитых и хищных зверей, утверждая, что те были созданы злым богом. Также они осуждали создание мышей и других бесполезных тварей, ибо их напрасность не лучше характеризовала Господа [в глазах манихеев], которые, наподобие жестоких скупцов, не придавали значения тем животным, что не приносили прибавки их мошне. Вы знаете, праведный и учёный декан, как ответил на их клевету многоумный Отец, доказавший вначале, что один и тот же предмет, кажущийся людям напрасным, полезен Богу, и, представляющийся им безобразным, прекрасен в очах Того, кто пользуется всем для управления вселенной. На этом основании он мудро сравнивает глупца, не ведающего пользы творений в сем мире, с невеждой, который, придя в мастерскую опытного ремесленника, видит множество странных орудий, но, не умея обращаться ни с чем, кроме топора и лопаты, полагает, что эти редкостные изобретения умного мастера являются праздными игрушками. И вот, думая так, он прохаживается по мастерской, не смотря под ноги, и внезапно падает в печь, или случайно берётся за какой-нибудь острый инструмент, раня себя им, после чего ещё думает, что эти вещи вредны и опасны. Польза же этих вещей, будучи ведомой мастеру, высмеивает глупость невежды, а он [лишь] непрестанно предаётся пустословию, вовсе не заботясь о мастерской^[11]. [Так и] мы, хотя и стыдимся отрицать пользу орудий в цехах искусных ремесленников, не боимся осуждать множество тварей в мастерской Бога, которые суть изысканные создания, пусть и ранящие нас по вине нашей глупости. Итак, он (Августин. – А.К.) заключает, что все животные являются либо полезными (utilia) и против их [существования] мы не можем возражать, либо опасными (perniciosa), страшась которых, мы постигаем то, что нам не следует любить эту полную превратностей жизнь, либо [как называют их] излишними (superflua), что утверждать о них было бы в высшей степени нелепо, ибо, подобно тому как в просторном доме отнюдь не все вещи служат для пользы, но некоторые – для украшения, так [обстоит] и в мире, сей дольней храмине Бога^[12]. До сих пор [это был] Августин.

Таким образом, завершая первую часть, [замечу, что] не только знание полезных творений священно и было преподано Богом в первую очередь, но и знание вредоносных. Ибо «благоразумный, – говорит Соломон, – видит беду (через откровение Божие) и укрывается» от неё^[13]. И Иоанн Креститель: «Кто внушил вам бежать от будущего гнева?»^[14] Эти предметы я в основном и прорабатывал в своём трактате, дабы показать людям, какие животные – их друзья и какие – враги, на каких полагаться, а каких избегать, в каких находить пропитание, а каких остерегаться, как яда. Другой мотив, убеждающий меня в несомненной пользе этой истории, а также в том, что она священна, [связан] с сохранением всех живых существ, что размножались с помощью спаривания (за исключением рыб), в Ковчеге Ноя, [ибо] было угодно Творцу внушить ему (Ною. – А.К.) тогда [такое] побуждение и привести их домой к человеку, словно в загон. Ясно, что всё это было ради того, чтобы человек мог извлечь из них обилие божественного ведения, запечатлённого в них природой, наподобие оттиска или проблеска той великой премудрости, которой они были сотворены^[15]. В мышах и змеях – это предвидение грядущих событий, в муравье и термите – предусмотрительность в отношении старости, в медведе – любовь к потомству, во льве – его величавая поступь, в петухе и овце – [предчувствие] перемены в погоде. Как [замечает] в “Шестодневе” св. Василий: «Даже в неразумных животных есть некое ощущение будущего, дабы и мы не были привязаны к настоящей жизни, но имели заботу о будущем веке»^[16].

По этой причине в Священном Писании было три способа сакрального употребления животных: один – с целью жертвоприношения, другой – в видениях и третий – для порицания и наставления.

В жертву приносились чистые животные, и люди были обязаны сначала узнавать их, а лишь потом предлагать их [Богу]; ибо было бы безрассудно освящать на алтаре Господнем те вещи, что по праву отвергаются [в качестве пищи] на столах людей. И пусть сейчас мы не приносим в жертву животных, ибо как [прежде] скот заколали за грехи, так ныне пороки – за тела, всё же мы употребляем в пищу чистых животных, а посему необходимо – ради обогащения умов и рациона – знать не [только] одну свободу, которой мы располагаем в отношении пищи, но также качество и [образ] питания животных, которых мы потребляем. И это не из каких-либо религиозных соображений, но [единственно] ради поддержания здоровья и удовлетворения телесной потребности. Сей (утилитарный. – А.К.) аспект раскрывается в этом повествовании, как и другой, сопряжённый с жертвоприношениями, обсуждая который, я не преминул рассказать о священном использовании каждого животного у иудеев и у языческих народов.

Что касается второго [способа] сакраментального употребления животных – в видениях, – то видения пророков Даниила, Иезекииля и св. Иоанна в Откровении являют нам, что через них (животных. – А.К.) святейшие [из людей] созерцали, как, уклонившись с пути справедливости и благочестия, великие государи и царства превращаются в тиранов и хищных зверей^[17]. Ибо так наслаждающийся почестями муж, сам не ведая того, становится подобным зверям, обречённым на гибель. И Дионисий говорит, что через видения животных «низшее через среднее возвращается в высшее»^[18]. По словам св. Августина, [в Библии] было три типа видений: чувственные (sensibiles), умозрительные (intellectuales) и воображаемые (imaginariae)^[19]. Видения первого типа были более всех богаты значением, так как люди [их переживавшие] никогда не утрачивали чувств, [что позволяло] ощущать и понимать [их]. Посему Бог нежданно сотворял диких зверей как естественной, так и необычайной наружности, через которых являл своим служителям-пророкам крушение или подъём царств, жестоких в их враждебности. И не только так [в земной истории], но и в небесах, перед престолом Божиим, говорит св. Иоанн, пребывают четверо животных, исполненные очей^[20]. В обоих [случаях понимание таких образов] требует увеличения знаний об этих четвероногих существах. Ибо [всё] видящий Бог использовал их как таинства или мистерии, заключавшие в себе Его волю, и речь идёт не об одних лишь монструозных, трёхглавых или семирогих образах, но и о правильных, обыкновенных и естественных конечностях и членах.

[В самом деле,] как мы сможем разгадать значение тайного, если не уразумеем явленного? И какую пользу сможем извлечь из незримой стороны таинства там, где не ведаем значения видимого? Не уподобляет ли Господь дьявола льву, злых судей медведям, лжепророков волкам, скрытных и коварных преследователей лисицам, людей откровенно враждебных вепрям, еретиков и сеющих ложь проповедников скорпионам, праведных птицам и агнцам мучеников?^[21] Однако мы не обладаем [достаточным] знанием о природе львов, волков, медведей, лис, вепрей и скорпионов. Несомненно, что, говоря тунеядцу: «Пойди к муравью!», Соломон желает, чтобы тот познал естество муравья и затем, в согласии с познанным, изменил своё поведение^[22]. Итак, весь мир взывает о том, чтобы мы изучали сущности всех животных, ибо в них всегда есть нечто достойное исследования, по слову св. Василия: «В природных вещах нет ничего такого, что не было бы предусмотрено Богом, как нет ничего значительного, что было бы лишено Его попечения. Если ты рассмотришь части [тел] животных, то откроешь, что [в них] нет ни избыточного, что Творец противопоставил бы [достаточному], ни необходимого, которое Он бы недосоздал»^[23]. И так как уже ясно, что каждое животное есть природное видение, которое нам следует созерцать и осмыслять ради всё более отчетливого постижения Божьего величия, я закончу [заверением], что, не выпустив из виду сию грань употребления животных, я собрал, запечатлел и обнародовал то, что писатели всех времён заметили и высказали о ней.

Теперь [затронем] третий и последний [способ] священного употребления животных, представленный в Писании, а именно для порицания и наставления. Так, [мы видим] в Книге Иова (гл. 38–39), что Господь упоминает льва, ворона, диких козлов, ланей с детёнышами, диких ослов, единорога, страуса, журавля, могучего коня, сокола, орла, грифа, кита, дракона – словом, птиц, рыб, змей и четвероногих животных. Всех их Он находит знакомыми Иову и говорит о них как о вещах, столь же удивительных в своём существе, что и любое [животное], включённое в нашу Историю как подлинно [существующее] и насколько они могут показаться [удивительными] всякому человеку, который всмотрится в них внимательно^[24].

Стоит ли прибавлять, что Моисей, все Пророки, св. Иоанн Креститель, наш благословеннейший Спаситель, св. Павел и все писатели после него, как древние, так позднейшие, занимались всерьёз этой областью богословия. Поэтому тот, кто не мог доступно говорить об этих предметах, являлся неискусным теологом, едва ли пригодным к учительству, ибо, как молвит наш Спаситель: «Если Я сказал вам о земном и вы не верите, – как поверите, если Я буду говорить вам о небесном?»^[25]

В Библии засвидетельствовано, что, ещё пребывая в милости у Бога, Соломон писал о растениях, птицах, рыбах и животных^[26], и посему это занятие, к которому причастны самые возвышенные умы, [имеет своим предметом] высочайшую мудрость. Я покажу Вам, что оно объемлет знания о Боге и человеке. Если же кто-либо возразит: «Многое [сказано, мол,] о мухе, пчёлке и червячке, да мало о Боге», я отвечу такому словами Феодора Газы: «Поистине многое он (Аристотель. – А.К.) изъясняет о Боге, ибо его подробнейшее учение о вещах сотворённых торжественно говорит о самом Создателе, ибо ни муху, ни малого червя не следует терять из виду там, где речь идёт об удивительном искусстве [творения]»^[27]. Согласный с сей мыслью, св. Августин говорит: «Божественное величие равно [обнаруживается] в членах муравья и в крупной лошади, переходящей вброд реку»^[28].

Что же до знания о человеке, то из [жизни] животных выводятся многие превосходнейшие правила, [регламентирующие] общественные и частные дела, а также [полезные] для сохранения чистой совести и уклонения от возможных бедствий. Поскольку обозревать все эти правила было бы слишком долго, я, с Вашего позволения, перечислю [только] некоторые из них. Происходящие из природы, общей нашей родительницы, они не искажены и не поддельны, не преходящи и не лживы, но суверенны, полны убеждающей силы и, будучи скреплёнными печатью высшего свидетельства, достоверны и устойчивы в веках, словно бы испытанные огнём и пробирным камнем.

Разве не было бы прекрасным возражением против убийства видеть, как все животные поддерживают [сохранность] своих родов тем, что не губят сородичей? Кто настолько извращён и неблагодарен в отношении давших ему жизнь, что, прочтя о том, как молодые аисты и дятлы питают родителей в их старости, не покается и не избавится от глупости, став более согласным с природой? Кто из людей до такой степени лишён сострадания, что, услышав о щедрости, которую оказывает орлятам бородач (the Bone-breaker Bird), не станет великодушнее? Где отыщется такой лентяй и тунеядец, что, рассмотрев труды и странствия муравья, пчелы, полёвки, белки и подобных им [созданий], устыдившись, не научится быть более усердным и не возьмётся за работу? Отчего же не прекратит всякий живущий [на свете] причинять зло своей совести и поддаваться искушениям дьявола, если увидит [его под личиной] льва? Знающий о смерти не знает поражений и, видя, как сражается с орлом крохотный крапивник, [сам] борется за независимость. И не побудит ли всех людей почитать доброго Короля, поставленного Богом над ними, вид того, как пчёлы отправляются на поиски своего Короля, когда он теряется, и, направляемые очень чутким обонянием, не прекращают их до тех пор, пока не обретут его [вновь], после чего несут на своих телах, если он не в силах лететь, а если он мёртв, они все покидают его? А какой Правитель не склонится к милосердию и не отвратится от тирании, видя то, что у пчелиного Короля есть жало, однако он никогда им не пользуется?

Сколь велики преданность и любовь собак, покорность слонов, благопристойность и стыдливость взрослых львиц, опрятность и лоск павлина и кошки, справедливость пчелы, заимствующей у цветов потребное ей без того, чтобы губить их при этом, старания соловья сделать свой голос приятным, целомудрие черепахи, уставное пение (the canonical voice) и бдительность петуха, полезность овцы, наконец^[29]. Я мог бы прибавить здесь тысячи прочих [примеров], дабы показать, чтό производят знания о естествах животных или чему они учат людей. Но [будет лучше] завершить этот раздел словами св. Иеронима, [обращёнными] против Ювиниана: «Сказано об Ироде из-за коварства [его]: “Пойдите, скажите этой лисице” (Лк. 13); о книжниках и фарисеях – “порождения ехиднины” (Мф. 23); о сладострастниках – “кони, ржущие на жену другого” (Иер. 5); о пресыщенном удовольствиями – “Не бросайте бисер перед свиньями”; о бесстыдниках – “Не давайте святыни псам” (Мф. 7); о неверных – “В Эфесе я боролся со зверями в образе людей”^[30]»^[31]. Всё это [рек] Иероним. Таким образом, мы можем решительно заявить, доказав это с помощью индукции, что наука, объемлющая необходимые знания о Боге и человеке, предписания добродетели и средства уклонения от зла, [поистине] священна и подлежит всеобщему изучению, что я и показал в предлагаемой [ныне] Истории.

Еще раз [укажу, что] значимость сей Истории побуждает ставить её выше хроник и записок всех веков, которые вышли из-под пера людей. Ибо события и происшествия прошлого могут быть таковы, что они уже никогда не случатся снова. Сия же История представляет хронику, сотворённую самим Богом. Каждое животное в ней – это слово, и каждый род [живых существ] – предложение, а взятые вместе, они суть обширная История, которая содержит в себе удивительные познания и которая была, есть и будет длиться, если не всегда, то до скончания века.