Вопросы философии. 2018. № 1. С. ?‒?

Типология гетеротопий и «другое» пространство России

А.П. Романова

Говоря о гетеротопии, так или иначе имеют в виду некое особое пространство, место, о чем и писал введший этот термин в гуманитарные науки М. Фуко. Фуко позаимствовал его из медицины, где термин обозначает нахождение органов на нетипичных для них местах, и впервые употребил его в фундаментальном труде «Слова и вещи» (1966); правда, «гетеротопия» упоминалась здесь вскользь – в связи с творчеством Борхеса – как дискурсная структура [Фуко 1994, 31]. В дальнейшем, в тексте 1967 г. «Другие пространства», на первый план выходит уже вполне пространственное понимание гетеротопий: «…местоположения, являющиеся как бы пространствами, находящимися в связи со всеми остальными и, однако же, противоречащими всем остальным местоположениям» [Фуко 2006, 195–196]. В этом их качестве реального локуса и состоит отличие гетеротопий от утопий, которые «…суть пространства, основополагающим образом нереальные» [Там же, 195].

Фуко предлагает следующую типологию гетеротопий: кризисные гетеротопии (характерные для первобытного общества и ныне исчезающие – «…места привилегированные, или священные, или запретные, зарезервированные за индивидами, оказывающимися в кризисном состоянии по отношению к обществу и к человеческой среде, где они живут… подростки… женщины при родах, старики» [Там же, 197]) и девиационные гетеротопии («…гетеротопии, куда помещаем индивидов, чье поведение является девиантным по отношению к среднему или к требуемой норме. Это дома отдыха, психиатрические клиники… тюрьмы» [Там же, 198]). Его последователи М. Дехаан и Л. де Каутер выделяют еще один тип гетеротопий – гетеротопии убежищ.

Такую типологию можно назвать функциональной: в ней учитываются особенности социально-культурных характеристик «другого» пространства, само же пространство, хотя Фуко и подчеркивает, что гетеротопии всегда «фактически локализуемы» [Там же, 196], играет роль их неспецифицируемой физической основы и в расчет не берется. А значит, гетеротопии, которые являются таковыми в силу своих пространственно-физических характеристик, остаются вне поля зрения исследователей.

Основываясь на «триалектике» пространства, предложенной Э. Соджа, который рассматривает как «первое пространство» реальное физическое и географическое пространство – измеряемое и воспринимаемое, как «второе» – пространство ментальностей, в том числе рефлексию о пространстве, как «третье пространство» – обживаемое, одновременно реальное и воображаемое, актуальное и виртуальное место структурированного индивидуального и коллективного опыта и действия [Soja 1999], я предлагаю типологию гетеротопий, учитывающую все перечисленные пространственные характеристики, включая физические, и применимую к анализу российского пространства.

На мой взгляд, можно выделить три типа гетеротопий. Первый тип – это пространства, которые предстают «другими» именно благодаря их «физической» локализации – особым характеристикам самой местности. В силу именно этой «особости» они и социализуются специфическим образом, и параллельно становятся объектом мифологической, художественной и научной рефлексии. Второй тип – это пространства, «другие» прежде всего в силу своих социальных характеристик. Третий тип связан в первую очередь с гетеротопностью дискурса вокруг некоего пространства, с его репрезентацией как в теоретическом, так и в художественном плане. Лежащее в основе всех перечисленных типов физическое пространство в разной степени влияет на характеристику данных мест как гетеротопий.

***

К первому типу «других» пространств («иных» благодаря физическим свойствам самой местности), несомненно, относятся оазисы – зеленые островки в море песков, обитаемые, возделанные и овеянные легендами и мифами. Хотя эти объекты не являются типичными ни для современной России, ни для русской культуры в целом, долгое время оазисы существовали на тех территориях, которые входили сначала в так называемую Русскую Среднюю Азию в качестве областей, а потом как союзные республики в СССР. Таковыми являются Мервский, Ферганский, Мургабский, Тенженский и прочие оазисы. Практически все принципы гетеротопии, выявленные М. Фуко, проявляются в пространстве оазиса. Само определение оазиса показывает его как иное пространство: это территория с богатой растительностью, возникающая на фоне пустынного ландшафта, место, представляющее отрадное исключение. Правда, иногда оазис оказывается всего-навсего миражом и тем самым из гетеротопии превращается в утопию.

Если исходить из типологии Фуко, согласно которой «…одна и та же гетеротопия… может функционировать так или иначе» [Фуко 2006, 198], оазис оборачивается то гетеротопией убежища, то девиационной гетеротопией. Расположенный на оживленном торговом пути и будучи перевалочным пунктом для караванов, он образует гетеротопию убежища. Укромный и удаленный от людных мест, он тем более выполняет эту функцию, пряча тех, кто не желал бы быть на виду: так, оазис Келлис вплоть до VII в. н.э. являлся убежищем для египетских манихеев [Хосроев 2007, 18]. Если же принять версию, что тот же Келлис являлся, скорее, местом ссылки манихеев, то из гетеротопии убежища он превращается в девиационную гетеротопию (кстати, в свое время римляне использовали и оазис Сива в Египте как место ссылки). Кроме того, будучи «местом гостеприимства», оазис близок концепту «территория мира»[1] (такой на время Олимпийских игр становилась территория Элиды).

При серьезных культурных сдвигах гетеротопии, как отмечал Фуко, начинают функционировать по-иному. Это касается и оазисов, которые в наши дни приобретают статус археологических (Гонур-Депе) и туристических объектов (Сива в Египте, оазис Хуакачина в регионе Ика, Перу; оазис Дуньхуан в пустыне Гоби, Китай). Многие оазисы являются ныне и гетерохрониями, поскольку консервируют традиционную культуру, подчас значительно отличающуюся от современной культуры страны их локализации, что ярко показано в работе Ахмада Фахри [Fakhry 1950].

Гетеротопия, по Фуко, – пространство по большей части труднодостижимое, не всякому открытое: «Гетеротопии всегда предполагают некую систему открытости и замкнутости, которая одновременно и изолирует их, и делает их проницаемыми» [Фуко 2006, 202]. Оазисы отвечают и этому признаку: о каких-то из них знали лишь посвященные – те, кто вели туда караваны; какие-то и вовсе были закрыты для путников (как город Шали в оазисе Сива).

Основная функция гетеротопии, согласно Фуко, выявляется в соотношении ее с окружающим пространством, в противостоянии последнему: «…роль гетеротопии состоит в том, чтобы создать иллюзорное пространство, которое изобличает, как еще более иллюзорное, все реальное пространство, все местоположения, по которым разгораживается человеческая жизнь» [Там же, 203]. И уже само определение оазиса как места, «представляющего отрадное исключение», говорит о его особом пространственном статусе и связанной с ним функции. В отличие от раскаленной безводной пустыни, не возделанной человеком, где каждый день меняется линия барханов и песчаные бури заносят все следы, оазис зелен, богат водой, упорядочен, в большинстве своем возделан, т.е. частично рукотворен, и указывает на иную жизнь и ее тайну. «Инаковость» оазиса хорошо показана А. де Сент-Экзюпери в повести «Планета людей» (фрагмент «Оазис») в том числе и потому, что остается неясным, существовал ли описываемый им сказочный уголок в реальности, или был грезой автора – тем «пространством иллюзий», которое «изобличает всё реальное пространство».

К гетеротопиям того же первого типа могут относиться и определенные природные заповедники с резко отличающейся от окружающего ландшафта экосистемой, тщательно охраняемой и пристально изучаемой. В качестве такого пространства может рассматриваться Богдинско-Баскунчакский заповедник в Астраханской области, в центре которого расположен природный комплекс – соляное озеро Баскунчак и гора Большое Богдо. Эта «возвышающаяся в середине безграничной равнины скалистая гора» [Паллас 2008, 115] гетеротопна даже по своим физическим характеристикам: в отличие от большинства возвышенностей, ее относительная высота (высота от подошвы), превышает абсолютную (высоту над уровнем моря); кроме того, Богдо «растет», каждый год увеличиваясь на миллиметр за счет роста своего соляного купола; в ветреную погоду она становится еще и поющей горой, а красный цвет и карстовые воронки придают ей «марсианский» вид. Особыми, «другими» являются флора и фауна Богдо, их представители – эндемики, которых не встретишь ни на окружающей территории, ни вообще где-либо в России. Можно сказать, что Богдо представляет гетеротопию и в исходном – медицинском значении этого термина: она абсолютно неестественна для данного ландшафта и возникает ощущение, что гора расположена не там, где ей положено быть.

«Инаковость» данного пространства как физического объекта подкрепляется параллельным пространством репрезентаций. В культуре, прежде всего калмыков, Богдо воспринимается как сакральное место, что находит отражение и в мифах, и в ритуалах: изначально принадлежа миру гор Монголии или Урала, Богдо оказалась на этой территории случайно; таких гор, как она, – мест обитания духов и душ – в мире всего несколько, поэтому паломники, взойдя на Богдо, оставляют на священной вершине приношение в виде хадака. Поскольку долгое время часть Калмыкии входила в состав Астраханской губернии (XIX в.) и Астраханской области (ХХ в.), идея сакральности Богдо получила распространение и среди некалмыцкого населения региона. Недаром во множестве легенд, связанных с Богдо, наряду с ламами действуют и некие «богатыри», не имеющие четких этнических признаков.

***

Ко второму типу гетеротопий – оказывающихся таковыми в силу своих социальных характеристик – принадлежат все гетеротопии, выявленные Фуко и его последователями: театры, музеи, ярмарки, карнавалы, праздники, дома престарелых, санатории, тюрьмы, а также, согласно последним исследованиям, моллы (крупные торговые комплексы), элитные кондоминиумы и т.д. И все эти варианты «другого пространства» ныне чаще всего вписаны в единый гетеротоп – современный мегаполис.

Мегаполис (он же «мегалополис», «метрополис», «постметрополис»), каковым считается городская агломерация с населением более 10 млн человек, представляет собой многослойное пространство – гетеротопию, усложненную, кроме того, фронтирными явлениями. Концепцию мегаполиса как фронтирного комплекса в течение ряда лет разрабатывала С. Сассен. Согласно ее исследованиям, мегаполис – это, во-первых, место встречи акторов из различных миров, в котором нет жестких правил взаимодействия. Во-вторых, это стратегический фронтир для корпоративного капитала: современная экономика конструирует в мегаполисах определенные формальные инструменты обеспечения бесперебойно действующего глобального пространства операций, и эти инструменты Сассен считает неким аналогом военных фортов, возникавших некогда на американском фронтире. Мегаполис это и политический фронтир – фронтир для тех, «…кому не хватает власти, тех, кто находится в неблагоприятном положении, посторонних, ущемляемых меньшинств» [Sassen 2014 web]. Таким образом, мегаполис – это пространство, являющееся индикатором внутренних конфликтов и различий.

Мегаполис как фронтир – это другая ипостась мегаполиса как гетеротопии, важнейшей чертой которой, следуя Фуко, «…является свойство сопоставлять в одном-единственном месте несколько пространств, несколько местоположений, которые сами по себе несовместимы» [Фуко 2006, 199]. Впрочем, не только в мегаполисе, но и на территории любого крупного города, издавна имелись «иные» пространства, начиная с этнических анклавов-гетеротопий, ограничиваемых извне, – гетто, и кончая «самозамкнутыми» анклавами – чайна-таунами, латиноамериканскими кварталами etc. Избегаемые коренным населением, а также самими властями, включая полицию, – эти территории превращаются в «…гетеротопии, символизирующие оборотную сторону общества» [Dufoix 2005 web]. Таким образом, гетеротопии городского фронтира могут рассматриваться, с одной стороны, как девиационные гетеротопии, поскольку объединяют людей, которые не смогли или не захотели полноценно интегрироваться в социальное пространство, а с другой, как гетеротопии убежища. И если культурные анклавы, базирующиеся на культурной девиации (такие как ЛГБТ сообщества, неформалы всех видов), могут не обладать четкой локализацией и формировать открытое публичное пространство [Allweil, Kallus 2008], то этнические анклавы в большинстве случаев четко территориально очерчены.

Правда, и в этом случае среди мегаполисов обнаруживаются исключения, когда вместо гетеротопий как анклавов мы имеем дисперсные гетеротопии. Пример тому – крупнейший мегаполис Европы Москва: здесь не обнаруживаются пространства, к которым могло бы быть применено определение «гетто» – сказывается опыт советского дисперсного проживания, или, выражаясь метафорически, «опыт коммунальной квартиры». М. Вендина утверждает, что в Москве, как и в целом в крупных городах России, формируются даже своего рода «антигетто» [Вендина 2013 web].

Можно сказать, что в России процесс образования таких гетеротопий, как этнические анклавы, протекал в ином контексте. Здесь имеют место этнические административные единицы: в составе СССР – национальные союзные и автономные республики, а в составе РФ – двадцать две республики, которые являются национально-государственными образованиями. Полагаю, это дает основания для трактовки всей этой территориальной конструкции как гетеротопии.

***

Третий тип гетеротопии связан, как уже отмечалось, с наделением некоего пространства чертами «другого», «иного» в научной, философской или художественной рефлексии. Если говорить об этом типе гетеротопии в контексте России, то придется признать, что и историки, и философы, и писатели склонны представлять все ее «евразийское» пространство в целом как гетеротопию.

Географический термин «Евразия», введенный в научный оборот еще в XIX в. австрийским геологом Э. Зюссом, стал использоваться в рамках философских концепций для обозначения некоего «между» – «срединного», «другого» пространства, не относимого целиком ни к Европе, ни к Азии. В начале ХХ в. в русле географических исследований этого континента появляется термин «Хартленд» – «сердце Евразии» и «ось мира», – поначалу мимоходом упомянутый Х. Макиндером в статье «Географическая ось истории» (1904) и разработанный им позднее в работе «Демократические идеалы и реальность» (1919). И хотя евразийский континент хранит следы множества цивилизаций [Гумилев 2003] и здесь расположено более ста государств, только о России говорят как об именно евразийской державе. Её пространство – это и есть пространство «между». Россия одновременно и Европа, и Азия, но не совпадает ни с той, ни с другой: то ее отождествляют с пресловутым «сердцем Евразии», то саркастически (как П. Милюков) именуют «Азиопой». Вопрос «К какому миру принадлежит Россия?» занимает умы, по крайней мере, со времен баталий славянофилов и западников. В начале XX в. вокруг этой проблемы возникло культурно-политическое движение евразийства, которое уже в наши дни, в постсоветской России, получило новый импульс.

Итак, Россия гетеротопна уже потому, что ей, ее культуре, как никакой другой, издавна присущи и азиатские, и европейские черты. Причем та или иная ее составляющая выдвигается на первый план дискурса в зависимости от социально-политических потребностей и конъюнктуры. Россия, таким образом, превращается, по сути, в концепт, причем «реальность» концепта подменяет собой реальность пространства. По мнению А. Кара-Мурзы, симптомом «ненайденности» России в окружающем мире (в нашей классификации – ее гетеротопности) является «…мотив идентификационного дуализма российской цивилизации, ставший едва ли не общим местом классической русской историософии, от Чаадаева и Герцена до Плеханова и Милюкова…», где «…неоднократно встречаются вариации на тему: “Россия – это Европа в Азии”, или, наоборот, “Россия – Азия в Европе”» [Кара-Мурза 2014 web]. Тем не менее, несмотря на свою «инаковость», обособленность, Россия, как и любая гетеротопия, выполняя (если следовать Фуко) некую функцию по отношению к остальному пространству, способна контактировать со всеми другими пространствами как в поле дискурса, так и в самой реальности. Она может развиваться, используя в каждом конкретном случае свои азиатские либо европейские черты.

***

Подведем итог: предложенная типология позволяет рассмотреть гетеротопию как многофакторное и многовариантное явление. В ней учитывается многосложность (многослойность) самого пространства, переплетение его физических параметров с социальными и ментальными, благодаря чему расширяются наши представления о роли собственно физического пространства в формировании гетеротопий. Говоря о России, «иным» пространством ее представляют в первую очередь в поле рефлексии, однако она вмещает в себя множество гетеротопий первого и второго типа, представляет пространство, где густонаселенные территории соседствуют с практически необитаемыми, где «православное» пространство испещрено «исламскими», «буддийскими» или «языческими» анклавами, где соседствуют «национальные территории» – как реальные, так и химерические. Вспоминаются слова классика: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить…» – вот уж, подлинно, «другое» пространство во всех смыслах.

Примечания